Александр Ходаковский: «Нельзя воспринимать войну, как сафари»

Командир батальона «Восток» о спецназе, страшной военной работе и главном жизненном выборе. Часть вторая.

Начало:Александр Ходаковский: «Горим, но не стреляем»

Киевские власти готовят новую войну в Донбассе. Как пишет «Российская газета», за прошедшие сутки подразделения украинской армии обстреляли ДНР 302 раза. Тем временем, в прессе ведутся активные разговоры о противостоянии одного из политических лидеров республики, командира батальона «Восток» Ходаковского с главой ДНР Захарченко. Корреспондент «Свободной прессы» встретилась с Александром Ходаковским и поговорила о ситуации в ДНР и защитниках непризнанной республики.

«СП»: — У вас была возможность остаться с Украиной, там как раз военные специалисты были в цене. Сейчас, когда в отношении вас открываются расследования и комиссии, вы не жалеете, что не выбрали Украину?

— Передо мной выбор не стоял. Повоевали в Киеве. Не получилось. Приехали домой и продолжили это делать на своей земле. На той стороне я, наверное, был бы сейчас социально обеспечен, и тот выбор повлек бы карьерный рост. Но я даже гипотетически не рассматривал возможность сотрудничества с новой властью. Для меня это все носило антироссийский и националистический характер, и потому было абсолютно неприемлемым.

Пришедшие к власти представители национальных радикальных сил довершили бы то, к чему так вкрадчиво подходили при других правительствах. Имеется в виду ограничение вещания на русском языке. Нам бы оставили русский, как разговорный. Его уже забрали, как деловой. Но мы же — русские люди. И как мы могли в тот момент думать о своих личных перспективах? Здесь развернулись эпохальные события. Их можно охарактеризовать простой фразой — «Быть или не быть». Выступить на той стороне — не быть. Выступить против них, значит быть.

«СП»: — У вас родители русские?

— Почему? Там сборная солянка. По линии матери у меня все — чистокровные украинцы из Винницкой области. По линии отца — да, русские.

«СП»: — Кто они по профессии?

— Простые люди, они всю жизнь проработали электросварщиками по ремонту вагонов. И я учился профессии отца. Умею быть электросварщиком, токарем, слесарем-наборщиком.

«СП»: — Почему вы стали военным?

— У каждого своя судьба, и то, что с нами происходит, давно и надежно прописано в других местах. Я всю жизнь хотел быть военным. Сразу после школы прошел медкомиссию при областном управлении КГБ, чтобы поступать в Алматинское пограничное училище, но в военкомате произошел какой-то сбой, и мне предложили перенести свое поступление на следующий год и пока послужить в армии. Что я и сделал. Свое совершеннолетие я встречал уже в рядах Вооруженных Сил СССР. А в последнее время, до «Майдана», я возглавлял подразделение специального назначения. В моем подчинении находились два с половиной десятка офицеров высочайшей квалификации. Мы, какой-то региональный Донецк, подготовили две снайперские пары, которые входили в десятки лучших в мире. Наших ребят забирали в службу безопасности президента. Я гордился этим подразделением, нашим маленьким братством.

«СП»: — Украина, в отличие от России, жила все эти годы спокойно. Здесь не было терактов. Спецподразделения готовились быть задействованы к чему?

— Мы выполняли задачи по обеспечению безопасности посольства, находившегося в Ираке, например. Люди проходили обкатку в горячих точках. Конечно, у нас не было такого опыта, как у России. Но мы всегда опирались на российский опыт, а там люди платили за него жизнями. У нас было много работы, связанной с оперативно-розыскной деятельностью, борьбой с террором. У нас не было Беслана, не было «Норд-Оста», но мы были в состоянии готовности.

Все силовики, даже из Львова, на девяносто процентов, а я сейчас имею в виду «Альфу», с большим сочувствием наблюдали за работой российских спецназовцев, особенно на Кавказе. Большинство наших пацанов хотели бы помочь там. Иногда мы выходили с какими-то предложениями — чтобы, может, нас привлекали к обкатке, к командировкам туда. Но это был очень политизированный вопрос. Все знают, что украинские добровольцы участвовали на стороне чеченцев против федеральных войск. Нас всегда это очень сильно возмущало. Иногда мы принимали участие в мероприятиях по передаче арестованных украинских добровольцев, когда мы их забирали на границе, и я видел лица наших альфовцев — они с ненавистью и осуждением относились к тем людям, которые поехали вместе с чеченцами убивать наших братьев русских.

Наша работа в Киеве на «Майдане» стала квинтэссенцией того опыта, который мы накопили за долгие годы подготовки. Мы понимали, что нам будет противостоять вооруженный противник, а здания долгое время находились под его контролем, и каждый предмет, каждый ящик, перевернутый стол представляли для нас угрозу. Любой мог взорваться и похоронить нашу группу. Но впереди шли ребята с помповыми ружьями, заряженными резиновыми пулями. За ними — ребята с плащ-палатками и огнетушителями. И только в хвосте построения группы — люди с боевым оружием. Мы шли не убивать, а шли, как правоохранители. У нас был простой лозунг — «Горим, но не стреляем».

«СП»: — Почему сгореть предпочтительней?

— Вероятность того, что мы сможем потушить нашего бойца, высока. И ущерб ему все-таки будет значительно меньше, чем летальный исход для того человека, в которого он будет стрелять. Мы не хотели их смерти. Мы хотели прекратить это все, чтобы страна зажила спокойной нормальной жизнью. Мы знали планы и схемы зданий, которые придется штурмовать и моделировали, отрабатывали ситуации. Не только с технической стороны, но и с морально-нравственной. А потом в наш адрес было брошено огульное вранье — мы, дескать, сожгли киевский «Дом Профсоюзов», после нас остались трупы. Я — человек, который последним уходил с этажей, самым последним. Когда уже вся группа порядка двухсот человек была наверху. Я уходил в дыму, в противогазе, бросив безуспешные попытки потушить пожар, который горел на седьмом этаже. Они сожгли все под нашими ногами, мы уходили, вытаскивая тех майдановцев, которые в нетрезвом состоянии заснули в лифтовой шахте, надевая на них противогазы.

«СП»: — Зачем?

— А в этом наша суть. По-другому мы не умеем и не должны.

«СП»: — Сейчас ваши люди идут под Ясиноватой в бой без соблюдения таких гуманных правил.

— Поменялся контекст. Сейчас мы — две равноправные воюющие стороны. Мы относимся друг к другу, как люди, которые сделали свой выбор. Украинцы не возражают против того, чтобы мы их убивали. Мы не возражаем против того, чтобы они в нас стреляли. Правила войны. Но каждую смерть, которая происходит в «Востоке» и в смежных подразделениях, да и на украинской стороне я воспринимаю, как чудовищную несправедливость.

Если люди будут относиться к чужой смерти легковесно, они начнут меняться внутри себя. Двадцать третьего февраля на центральной площади мы награждали наших бойцов «Востока», которых и так всегда обделяли. Мы, например, долго не могли добиться присвоения звания героя ДНР нашему Медведю, герою, павшему на Саур-Могиле. Мы решили поощрить людей, собрали митинг на площади Ленина, пригласили гражданских. И я сказал в своей речи — «Главное — чтобы вы не теряли человечности. И чтобы когда смотрите на противника, видели не просто мишень, а живого человека. Тогда, даже творя свою страшную военную работу, вы не дадите своей душе стать каменной». Нельзя воспринимать войну, как сафари.

«СП»: — Несколько дней назад в Ясиноватой я наблюдала за тем, как вы прощались с павшим бойцом. Мне показалось, вам некомфортно.

— От пребывания рядом с мертвым телом, которое вчера еще было живым?

«СП»: — Вы — командир…

— Я не знал этого мальчишку. Ему было двадцать пять лет, у него осталась бабушка. Мы ее сейчас взяли на обеспечение. Я многих не знаю из тех, кто служит в «Востоке», это — не одна тысяча человек. Командиров мы растили, мы вверяли им людей. А этот мальчишка — человек, который отдал свою жизнь, ушел из нее в самом расцвете. Он больше ничего не сделает на этой земле… И как можно спокойно и буднично к этому относиться? У него одна бабушка осталась и больше ничего он не успел… Если бы на его месте лежал украинский солдат, нормальный, да и даже ненормальный, я бы испытывал те же эмоции. Тут речь не о том, что этот — мой пацан, а тот — враг. А о том, что люди по слабости своей часто становятся инструментами в чьих-то циничных руках. И те пацаны, которые воюют против нас, они также погибают.

Вопрос в том, что их толкает — заблуждение, промытые мозги или даже просто чувство долга. Им дали приказ, они вышли на передовую. Что они в этот момент испытывают? Ненависть? Нет. Тот, кто в нас стреляет, в этот момент ненависти не испытывает. Он испытывает последствия подавления страха, воздействие каких-то гормонов, адреналина, желание выжить, не попасться, может, какой-то азарт. Но ненависти нет. Солдатские отношения через прицел очень специфические. Вот кукловодов действительно стоит ненавидеть, души не жалея.

«СП»: — А как, зная, что человек — лишь инструмент, и его основное желание — выжить, не дать ему такой возможности?

— Это — честный бой. Или ты или он. Но если он окажется слабее и не погибнет, а попадет к тебе в плен, твой долг православного — относиться к нему, как к человеку. Это — часть моего мировоззрения.

«СП»: — Сложилось впечатление, что тысячи ваших бойцов относятся к вам с особым трепетом. Кажется, в республике есть опасения, что вы можете их поднять ради своих интересов. И они ведь пойдут.

— Такие опасения носят в себе те, кто чувствует свою заведомую слабость перед нашей позицией. Они накачивают себя ложными страхами. У нас есть одна война и один враг. Я мало кому об этом рассказывал… Мы соседствовали с Игорем Безлером, он был с правого фланга, держал Горловку. Мы встречались с ним, наверное, раз пять. Но когда обострились внутренние противоречия здесь между Безлером и Захарченко, я занял позицию не нейтральную, а жесткую — нельзя дать состояться непоправимому, нельзя дать двум мощным военным организациями вступить в военный конфликт. Чтобы унять все это, я работал и с Захарченко, и с Безлером.

Я понимал, что Безлера накручивают — «Восток», объединившись с Захарченко, сейчас пойдет и размолотит Безлера. Я позвонил Безлеру и сказал — «Игорь, у меня есть только один враг, и он — за линией фронта. Он точно не в Горловке». Я знаю, что после этого было убрано предубеждение между нашими двумя крупными соединениями. И мы понимали, что люди в Горловке больше не ждут от нас удара в спину. И когда возникла задача образовать котел вокруг Енакиево, Ждановки, Кировского, там находилась крупная группировка, и разрезать ее по линии трассы Ясиноватая-Горловка, мы с Безлером встретились, обсудили план, учли все меры.

Я настоял на том, чтобы зачистку Пантелеймоновки мы осуществляли сами, чтобы не встретиться там с ребятами из Горловки и, перепутав с противником, не начать убивать друг друга. Они дошли до Пантелеймоновки, заняли позиции, обеспечили нам прикрытие, а зачистку осуществили мы сами. Во время этой операции мы разрезали группировку противника, оставив справа от себя несколько тысяч украинских солдат, которых выводили потом через Дебальцево. А слева — всю украинскую армию с западного направления. Потом мы образовали общую оборону, наши фланги соприкасались, и у нас было полное взаимодействие. У нас всегда были правила, которым мы следовали. А те, кто склонен опасаться, ну… Наверное, это люди, которые не умеют жить по правилам.

«СП»: — Почему солдаты готовы пойти за вами? Вы с ними немногословны, мрачны, редко улыбаетесь.

— Да потому, что мы с ними — одно целое. Они понимают, что они для меня — не инструменты. Тут обстановка такая, что от жизни до смерти — даже не шаг, а меньше. «Восток» формировался по идеологической мотивации. Принимая людей в свои ряды, мы говорили — «У нас за зарплату не воюют». То, что у нас было, мы делили на всех — людям надо семьи кормить. У Захарченко — свое окружение, и там тоже есть люди, беззаветно преданные ему.

«СП»: — Вы все время говорите «мы». Это значит, что вас много? Кто эти мы?

— Сколько бы нас ни было, мы все равно есть. Это же не я один. Я опираюсь на людей, среди них есть и командиры, и организаторы, и просто порядочные люди. Речь не только о военном подразделении, а об общественно-политической организации. У нас сильный гражданский коллектив. Есть медицинская служба, оснащенная автомобилями для эвакуации из зон боевых действий. Не каждого врача загонишь в туда. А наша служба продолжает выполнять задачи, хотя среди медиков есть и погибшие, и получившие увечья.

«СП»: — Зачем вы создавали «Патриотические Силы Донбасса»?

— Двадцать второго февраля я вернулся из Киева. Десятого марта мы уже открыли общественную организацию. Мы понимали, что любой системе может противодействовать только система в рамках общественной организации. Мы сразу перешли к действиям — первыми захватили здание областной администрации, это Бульвар Шевченко, 2. Повесили там флаг, начали штабную работу, организовали патрульные группы, включились в информационно-пропагандистскую борьбу — запустили свой сайт. Прекратили работу вербовочного пункта «Правого Сектора» * (запрещенная в России организация — «СП»). Мы призывали людей к активности, спрашивали — «Готовы ли вы от сидения на диване перейти к чему-то настоящему?».

Потом семьдесят процентов из тех людей, которые к нам примкнули, ушли командирами подразделений. Например, Юра Душман, который командовал ротой в Славянске. Он — старый афганец, но молодой духом. Об этом мы тоже не рассказывали. Он вместе с дружковскими и славянскими ребятами, членами нашей организации, уехал к Стрелкову в Славянск и образовал там роту. Потом Юра попал в плен, и мы его обменяли на арестованного мной лично полковника Лебедя — командира восточного территориального командования внутренних войск. Тот был националистически настроен и командовал здесь, в самом центре Донецка, огромным подразделением, которое оказывало содействие силам АТО в Славянске.

Мы организовали мероприятие, тем более, что я — по таким мероприятиям уникальный специалист. Захватили Лебедя, парализовали здесь действия силовиков. И потом я обменял его на Юру. Двадцать шестого мая Юра Душман находился в аэропорту и сидел с АГСом на крыше, когда осуществился первый налет украинской авиации. Сейчас он зам командира 11-го полка, сформированного на базе «Востока». Его путь очень иллюстрирует людей из нашего идейно-мотивированного актива. Мы не будем стоять в стороне и молча наблюдать, как некоторые товарищи дублируют сейчас старые уродливые формы «Партии Регионов» и толкают нашу территорию не в нашу, а в другую сторону.

«СП»: — В какую?

— В сторону от России. От общества, в котором справедливость будет не отвлеченным понятием.

* Организация «Правый сектор» решением Верховного суда РФ от 17 ноября 2014 года была признана экстремистской организацией, ее деятельность на территории России запрещена.

Источник